Андрей ОСИНЕНКО
Ночной эфир
Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Надя, 23 года.
Владимир, 45 лет.
Серафима (Сима), 55 лет.
***
Помещение радиостанции, состоящее из двух частей: слева — комната отдыха, справа — эфирная студия. Комната отдыха проходная — дверь слева ведет в другие помещения радиостанции, дверь справа — в эфирную студию. Между комнатой и студией есть еще большое звуконепроницаемое окно. В глубине студии, справа, — небольшое окошко в комнатку звукорежиссера. Посреди студии — стол, два стула. На столе — два ноутбука. Рядом со столом — тумбочка с телефоном, а над ней — «синее ведерко», тот самый проблесковый маячок, который ставится на крыши автомобилей особо важных персон. В комнате отдыха два стола, мягкая мебель, в углу холодильник и микроволновка. Сейчас дверь, ведущая из комнаты отдыха в другие помещения радиостанции, прикрыта, и оттуда слышен громкий, возбужденный
голос Владимира.
Владимир (за сценой). Люд, я за всю свою жизнь хоть раз опоздал на эфир?! А? Ну, приведи пример! Не можешь! А как я мог опоздать сегодня, когда боги на моей стороне! Как?! А это что? И что мне с ней делать? Хорошо, посмотрю. Все! Беги, беги! Мужу привет!! Пока!!
В комнату отдыха входит Надя, она очень хорошенькая. За ней идет
Владимир, подтянутый, спортивный; войдя, оборачивается и кричит.
Люда! Выезжайте переулком! Через центр жуткая пробка! (Прикрывает дверь, смотрит на тетрадь, которую держит в руке.) И что я должен с ней делать? Зачем она мне ее дала? (Бросает тетрадь на стол.) Надька, дай пить — умираю!
Надя. А есть не хочешь?
Владимир. Какая еда — переговоры были в ресторане! Это ресторан этого человека! Ты не представляешь, как меня там облизывали! Но потом — за час в пробке! — я чуть не умер от жажды!
Надя (доставая из холодильника бутылки с соком). А зачем надо было в это время ехать через центр?
Владимир. Девочка моя, а где, по-твоему, ресторан у такого человека? Он — в самом центре! (Смеется.) Надька, какой сегодня день! Самый удачный день в моей жизни! День жатвы! День сбора урожая! Все, что я всю жизнь сеял — принесло плоды!
Она протягивает ему стакан, он залпом выпивает.
Я скоро начну такое дело!! (Ставит стакан на стол.)
Надя. Еще налить?
Владимир. Нет. Ты не представляешь, что меня ждет!! (С улыбкой смотрит на нее.)
Она очень сосредоточенно закрывает бутылку.
Но, как ты думаешь, что я делал в свой самый удачный день, стоя в пробке?
Надя. Не знаю. Хвастался по мобильнику, что у тебя удачный день.
Владимир. Ой, змея, змея! Ну, за кого ты меня держишь? Ну, как я мог с кем-то говорить, зная, что у тебя эфир? Я слушал тебя!
Надя (краснея). Володь, не надо! Я прошу! Это был какой-то ужас!
Владимир. Да, это был не самый удачный твой эфир. Ты говорила с нашим гостем на каком-то автопилоте. И у тебя опять было несколько совершенно безграмотных фраз — я записал...
Надя. Пожалуйста, только не сейчас...
Владимир (с нежностью на нее глядя). Что, моя девочка, всю ночь не спала? Поди, весь торт сожрала?
Надя (глядя в сторону). Угу...
Владимир (смеясь). Я так и думал! (Сочувственно.) Стошнило?
Она кивает.
Бедненькая! Там же килограмма полтора оставалось!
Надя. Ну, полтора, — и что?..
Владимир (глядя на нее с улыбкой). И что ты решила?
Надя (умоляюще). Володь! Меня тошнит до сих пор, а ты!
Владимир (нежно). Надька... Вчера вечером ты была похожа на школьницу, которой дали очень сложную задачу — на лице такое смятение...
Надя (умоляюще). Володь, ну, мы же договорились вернуться к этому через месяц...
Владимир. Хорошо, хорошо...
Надя. И, пожалуйста... Не заговори об этом в студии.
Владимир. Почему именно в студии?
Надя. Потому что звукорежиссер слышит все, что мы там говорим.
Владимир. Ты думаешь, что наш Паша поймет? Никогда! Он живет только техникой — компьютер и пульт! (Дразня ее.) А если и поймет? Узнает, наконец, что мужчина может жить не только с пультом, но и...
Надя. Володь!
Владимир. Надюха, что ж ты сегодня такая серьезная!..
Надя. А ты знаешь, что Пашу обокрали? Эта великая певица, у которой он работал... короче, звукорежиссер ее клипа выдвинут на премию. А клип, оказывается, делал Паша. И он подает в суд. В Интернете сейчас все обсуждают этот скандал.
Владимир. Наш Паша — просто придурок!
Надя. Но его же обокрали! Его гордость задета!
Владимир. Ах, обокрали! А знаешь, сколько обкрадывали меня? И ничего. А почему великая певица не может выдвинуть на престижную премию звукорежиссера, с которым она спит?! Делать приятно любимому — ее долг!.. Паша хоть понимает, с кем ссорится? Как все таланты он немного не в себе. (Смотрит на часы.) Все! Пора! Пошли.
Они переходят в студию, закрывают за собой дверь и садятся за стол —
каждый перед своим ноутбуком.
Надя Владимир Сергеич, у вас нет идей — о чем сегодня говорить?
Владимир. У меня сегодня такой день, Надежда Анатольевна, что мне не до идей... Но, я не дорассказал! Так вот, когда я стал работать на телевидении, мой начальник непрерывно крал у меня мои идеи...
Надя осторожно кивает в сторону окна звукорежиссера, но он продолжает.
…Но я всем говорил, что это его идеи! Поэтому, когда его повысили, кого он потащил за собой? Меня! А если бы я обличал его в кражах? Что бы я сейчас имел? Иногда надо забыть о гордости. Меньше этих красивых слов — гордость, благородство, высокая миссия...
Надя. Вы уже тогда во все это не верили?
Владимир. Почему? Верил. И во мне жил идиот, который считал, что надо вырвать, как Данко, свое сердце и светить им другим людям.
Надя. А разве это плохо?
Владимир. Надь, светить удобнее фонариком. А если человек говорит, что его миссия освещать дорогу другим, значит, он считает их неразумным стадом, разве нет? А я говорю честно: я работаю ради денег. Я раскрутился, выжал максимум, вложился в бизнес. И сегодняшний день доказал, что это правильно! Потому что сегодня — именно сегодня! — я ухватил жирный кусок! Неужели вы не чувствуете, Надежда Анатольевна, что мои зубы впились в этот истекающий жиром и свежей кровью кусок! Жир и кровь текут по моему подбородку и капают на стол! Недели через две, когда я разберусь с одной ерундой, которая мне предстоит, я начну такое! (Смотрит на часы.) Все! Все! У нас нет времени! С чего начнем? Ты ведь наверняка что-то готовила? Покажи.
Надя. Ну, только это... (Поворачивает к нему свой ноутбук.)
Владимир (читает и кривится). Не-е-е, только не это... Ладно, я как-то начну, а там какой-нибудь кретин позвонит и подбросит тему для разговора.
Они надевают наушники с микрофонами и смотрят на экраны своих
ноутбуков.
Пошла заставка! Ну, с богом! Доброй бессонницы вам, друзья! В эфире — “Ночные истины”! Мы подводим ночные итоги ушедшей недели. Говорим о самом важном для прожитого отрезка времени, о том, что наиболее полно определяет основной вектор движения жизни! Мы говорим о ночных — в смысле темных, окутанных мраком — истинах! В студии — Надежда Надеждина!
Надя. И Владимир Владимиров!
Владимир. Ночь — время, когда мы укрываемся теплым одеялом и хотим расслабиться. А когда мы в этом состоянии, то реальность с ее тиграми и иными окружающими нас хищниками, такая реальность нам не нужна. Теперь, когда мы сами насытились и уютно лежим под одеялом, мы очень беззащитны, и нас проще сожрать. И поэтому в эти минуты нам особенно хочется, чтобы все вокруг имели совесть, верили в бога, добро и прочие вечные ценности. В прошлой передаче я утверждал, что вечные ценности придумали именно хищники, в надежде внушить другим хищникам, что те — вегетарианцы. И парадокс в том, что уже подлинные вегетарианцы, те, кто не способен действовать, для кого совесть — удобная штука, чтобы оправдать свое бездействие, эти подлинные вегетарианцы стали с пеной у рта защищать эти ценности. И в этом — гениальность хищников! С этого момента они уже могли спокойно спать по ночам, зная, что вегетарианцы будут охранять их сон. Это мое утверждение вызвало шквал звонков. Но у нас не хватило времени это обсудить. Поэтому я хочу сегодня вернуться к этой теме...
Надя (глядя на экран своего ноутбука). Народ уже звонит.
Владимир (глядя на свой экран). Да, да, на наших экранах уже высветился первый номер. Алло! Вы в эфире!
Слышен голос пожилого мужчины.
Голос пожилого мужчины. Владимир! Это Леонид Петрович, из Клина.
Владимир. О-о! Здравствуйте, Леонид Петрович из Клина! Опять вы! Какая нежданная неожиданность!
Голос пожилого мужчины. Вы в тот раз не дали мне кончить.
Владимир. Да, звонок сорвался. Кончайте, Леонид Петрович!
Голос пожилого мужчины. Я хотел вам сказать, что ваша передача — одна их самых мерзких, которые есть на радио!
Владимир очень серьезно кивает, Надя закрывает лицо руками.
Для вас нет ничего святого! Ваш цинизм поражает. Вы оплевываете все! Вы будите в людях самое плохое! Я молюсь, чтобы вы сдохли!
Владимир. Это был Леонид Петрович из Клина! Сегодня ему удалось кончить, ура! А у нас еще звонок. Представьтесь, вы в эфире!
Голос женщины. Володя! Меня зовут Ольга! Не слушайте вы этих маразматиков! У вас замечательная передача! Все мои друзья вас слушают. Вы разрушаете эти привычные способы думать, смотреть на мир. Вы учите нас, как совмещать несовместимое! Показываете, — ну, как бы это сказать, ну — каким должно быть современное мышление современного человека — вот, точно! Именно это! Спасибо вам! И никого не слушайте!
Владимир. Да, да, все именно так! Совмещение несовместимого, парадокс — основной принцип нашей передачи. И это, как правильно отметила Ольга, основой принцип современного мышления. Потому что мышление только тогда продуктивно, когда идет по тем же самым законам, что и жизнь. А жизнь — это совмещение несовместимого! Свежий пример! Ну, как можно совместить смерть и жизнерадостный юмор? Что более несовместимо?! А между тем... Сегодня днем я был на медобследовании. Кто из вас это не проходил? Вспомните свои ощущения, когда вы лежите на этом холодном столе, а вас прощупывают, просвечивают! Вспомните, что вы испытываете, когда эти люди в белых халатах ищут в вас признаки вашей смерти! Но именно это дало мне потрясающий жизненный импульс! Именно на столе я поймал настоящий кураж, я непрерывно острил, шутил! Именно они, эти служители смерти в белых халатах, зарядили меня необычайной жизненной энергией! Я вышел от них, готовый свернуть горы! И я их свернул! — проведя через час блистательные деловые переговоры! Но у меня бы это никогда не получилось, не пройди я перед этим через этот липкий, унизительный страх смерти. Этот парадокс, и есть жизнь! Но у нас еще один звонок! И снова парадокс — мы его не примем! Потому что нас волнуют лишь деньги, которые правят современным миром! Дайте нам возможность срубить немножко денег! Реклама! (Снимает наушники и смеется.)
Надя (тоже снимает наушники). Извини, я не спросила про медосмотр, что они сказали?
Владимир. Они сказали, что послезавтра сделают мне… операцию!
Надя (испуганно). Ах!
Владимир (смеясь). Ерунда, Надь! Операция совершенно пустяковая. Сказали, что уже через два дня выпишут. Не стоит и говорить. Но ты не представляешь, как мне помог этот медосмотр! Как я вел переговоры! (С улыбкой смотрит на нее.) Слушай, Надь, а мне что-то сегодня не хочется пить кровь наших слушателей. Хочется чего-нибудь необычного. Ну, не знаю... (С намеком.) Может, поговорим о любви?
Надя. Нет!! Нет... что вдруг?.. Владимир Сергеевич, а вы не хотите глянуть эти записки нашей уборщицы?
Владимир. Наша уборщица? Какие записки она могла написать?
Надя. Ну, та тетрадь, которую вам дала Люда. Мы так ржали, там так смешно, когда она пишет о наших передачах.
Владимир. Это та тетрадь? Надь, принеси, а... Она на столе.
Надя выходит и возвращается. Он берет тетрадь и листает.
Это уборщица столько написала? (Открывает наугад, читает и хохочет.) Надь, это же блеск! Отлично!
Надя. Только это не совсем в тему.
Владимир. Да ты что! Это именно то, что нужно! (Хохочет.) Как же мы сейчас насладимся! У нас же в руках — документ! А то эти Леониды Петровичи из Клина все время говорят, что мы передергиваем. Отлично!
Надя. А как это...
Владимир. Все, все, начинаем! Время! Я все объясню... Погнали!
Они надевают наушники. Эфир продолжается.
Слушайте! Слушайте! У меня потрясающая идея! Сейчас в рекламную паузу Надя дала мне почитать — даже не знаю, как назвать эту тетрадь, которая у меня сейчас в руках…
Надя. Дневник.
Владимир. Да, да! Дневник! Одной нашей сотрудницы — у нас тут все поголовно имеют литературный талант! Слушайте, что я сейчас в нем прочитал... (Читает.) “Час слушала Мотю Штейна. Очень устала. Ничего не поняла”.
Они смеются.
Вот! Вот он — голос нашего народа, критикующий наши передачи! Мотя Штейн, наш гениальный ведущий программ для интеллигенции, ты нас слышишь? Ты слышишь глас народа? Тут нам все время звонит наш Леонид Петрович и говорит, что мы не даем слово народу. Поэтому я принял решение — мы сейчас будем читать этот дневник. Нас ждут откровения и открытия! Потому что самое интересное в этом труде — его автор! А автор этого капитального труда — наша уборщица! Она на днях уволилась, и вот, среди ее тряпок и швабр, мы обнаружили ее труд.
Надя. Владимир, это не та! У нас две уборщицы.
Владимир. Да какая разница?
Надя. Это писала Сима!
Владимир (изумленно). Сима?.. Наша убогая Сима?!
Надя. Да, да! Наша Серафима!
Владимир. Так это — “Записки сумасшедшего”?
Надя. Это она!
Владимир (глядя на тетрадь). Фантастика! Я был уверен, что она не умеет писать... Прошу прощения у слушателей! Но это еще интересней! У нас есть еще уборщица! Жаль, слушатели не могут ее видеть! Это маргинального вида существо. Сколько ей лет?
Надя. Ну, не знаю… пятьдесят-шестьдесят...
Владимир. Да, да, ей лет шестьдесят! Это такое существо, которое всегда ходит с ведром! У нее личное цинковое ведро! Таких уже ни у кого нет! Только у нашей Симы! Она с ним не расстается!
Надя. Володь...
Владимир. Что Володь? Ты хоть раз видела ее без ведра?
Надя. Нет.
Владимир. И я — нет! Они — едины! Она работает у нас уже год, и каждый раз, видя кого-то за компьютером, она замирает в священном трепете! И вот работа рядом с такими высочайшими интеллектуалами, как мы, привела к тому, что Сима начала писать! Она тоже решила завести свой блог! (Пролистывает тетрадь.) Это такая толстая — между прочим, дорогая! — тетрадь. Значит, автор понимает особую ценность своих мыслей, и поэтому я уверен, что нас ждут глубокие откровения. Надь, как мы будем читать ее труд? С начала? Конечно, с начала! Потому что самое интересное — это развитие. Или, как сказал бы самый блистательный интеллектуал нашей радиостанции — Мотя Штейн: генезис априорно заданных постулатов первоначального импульса!
Надя не в силах сдержать смех.
Прошу прощения у поклонников нашего многоумного, как говорит Гомер об Одиссее, Моти Штейна. Итак, мы читаем дневник уборщицы Симы! Запись первая! (Читает.) “Сентябрь. Двадцать второе число. Этого года”. Как эпически! Как автор понимает историчность момента! Идем дальше. (Читает с изумлением.) “Была у главного редактора. Сегодня. Он сказал мне думать, как сделать наше радио лучше”. (В шоке.) Я ей сказал?! Когда она у меня была?! Что за чушь?!
Надя беззвучно хохочет.
Надя смеется — подчиненные обычно испытывают особую радость, когда начальник садится в калошу. Но нам нужна истина. Надь, принеси, пожалуйста, мой ежедневник. Я хочу понять, что было в тот день, когда она стала вести дневник...
Надя уходит.
Признаюсь слушателям, в моей памяти не осталось следов того, чтобы я поручал уборщицам готовить предложения по улучшению наших передач. Но в моем ежедневнике историческая встреча двух титанов современной мысли — я имею в виду нашу Симу и себя — не могла не отразиться. (Смотрит на экран своего ноутбука.) Пока Надя ходит, я смотрю, у нас тут очень много звонков. Алло! Вы в эфире. Говорите!
Входит Надя, протягивает ему ежедневник, садится на свое место.
Голос мужчины. Владимир, по-моему, вы что-то не то затеяли. Читать в эфире дневник, да еще и не очень адекватного человека...
Владимир. Что такого? Так, звонок сорвался. Надь, нас критикуют.
Надя. Может, правда, не стоит? И наш звукорежиссер так считает.
Владимир. Что, Паша к тебе сейчас выходил? Поэтому ты вернулась такая серьезная?
Надя. Ну, все же чтение личного дневника, это...
Владимир. А я не согласен! Если человек пишет, значит, он ощутил себя писателем, мыслителем. А дневник писателя на Руси это всегда — нечто! Вспомни, например, дневник Достоевского...
Надя. Ну, все же есть разница...
Владимир. Все! Главный редактор решил! И потом — это мысли народа! Как можно не слушать свой народ?! Так, смотрим, что было двадцать второго сентября... (Листает ежедневник.) Одиннадцать утра. Совещание. А что пишет Сима? (Читает.) “Была у главного редактора. Сегодня. Он сказал мне думать, как сделать наше радио лучше. Весь день думала. Я не согласна. Целиться надо не в богатых, а бедных”. Надь, ты хоть что-то понимаешь?
Надя (холодно). Нет.
Владимир (глядя в ежедневник). Я вспомнил! Я вспомнил!! На том совещании мы обсуждали наши планы! Я хорошо помню этот день! Было солнце! Вы меня еще ждали, потому что я застрял в пробке. Была вся редакция — это когда кто-то разбил вазу с цветами!
Надя. Я ее случайно задела!
Владимир. Точно — ты! И Люда привела Симу, чтоб та убрала! Она убиралась, а мы обсуждали, на какую целевую аудиторию мы должны работать! Точно! Вот она и пишет! Вот! (Читает.) “Я не согласна. Целиться надо не в богатых, а в бедных”. Вот почему целиться! Смотри, она верно все поняла! В кого мы целимся нашими передачами? Целиться надо не в богатых, а бедных! Я же помню, как она убиралась, как ползала, искала осколки. Я еще подумал: что она так старательно? А она нас слушала!!! Я тогда вам сказал: “Слушайте наши передачи и записывайте мысли по их поводу! Каждый! даже наша Сима! должен принести идеи, как нам стать лучшей радиостанцией страны!” Вот почему она стала писать! (Смеется.) Я же ее попросил! А какие же вы все сукины дети! Надежда Анатольевна, а где ваши мысли о том, как улучшить работу нашей радиостанции, а? Где ваши мысли, идеи?
Надя. Владимир Сергеич, какие мысли? Возьмите себя в руки.
Владимир. Один человек из всей редакции выполнил приказ главного редактора! И тот — Сима!
Надя. Потому и выполнила.
Владимир. Все! Завтра же подписываю приказ! Назначаю Симу своим замом! А тебя перевожу в уборщицы!
Надя. Я не справлюсь.
Владимир. “Сентябрь. Двадцать второе число. Этого года”. Это же переломный момент в ее жизни! Ты можешь себе представить ее жизнь до этого момента? Представь, как она была маленькой, как ходила в первый класс. Тогда школьницы носили такие коричневые платьица, коричневые фартучки и белые воротнички. И сидела на уроках — ручки сложены, спинку прямо. А ее первый учитель был мужчина. Да! Пожилой! Бывший фронтовик. Отца у нее не было, и она смотрела на него, как на отца! Приоткрыв рот, глядя во все глаза, испытывая перед ним священный трепет. Ей так хотелось, чтобы он ее похвалил, но на все его вопросы она только молчала. И он все время ругался! Точно! Он был хорошенько контужен на фронте, и сразу начинал орать. Она его так любила, — а он взял и перевел ее во вспомогательную школу!
Надя. Володь!
Владимир. Что Володь? Так было! И мать на нее все время орала, что она тупая. И даже во вспомогательной школе ее считали дурой, издевались, дразнили. И с тех пор она хорошо знает, что по меркам других — она дура, неполноценная.
Надя. Володь!
Владимир. Что, разве нет?! Она привыкла, что мы — существа высшего порядка, а она — никто, дура. Эй, дура, иди сюда!!!
Надя. Владимир Сергеевич, прекратите!
Владимир. Почему? И у нас в школе была такая. Эй, дура, иди сюда! И она шла. Ей так хотелось общаться, а ее подзывали только так, и она все равно шла, потому что хотела быть со всеми... Надь, я тебя не понимаю? Разве не так?
Надя. Может и так, но только...
Владимир. Но только обсуждать это не надо — да?
Надя. Ну, не в эфире же — на всю страну!..
Владимир (удивленно). Почему нет? Значит, в углу смеяться над этой тетрадью — нормально. А в эфире надо делать приличное лицо, да? Разве вы с Людой не ржали над ее дневником? Надь, это же лицемерие. А я предлагаю быть честными все время. Кстати, это ты предложила ее дневник для обсуждения, — разве нет?
Надя (краснея). Вы тоже смеетесь...
Владимир. Так смешно же. Я и говорю: над такими смеются. Если и не говорят: эй, дура! — то все равно так думают. (Смотрит на ее красное лицо.) Надь, я просто хочу сказать, что она к этому привыкла. Я об этом. Она — как наш народ — ее мнение никогда никого не интересовало, а тут ее попросили подумать! И кто? Тот, кто тут самый главный! Она же понимает, кто я! И вот этот человек ей сказал: “Сима, подумай и запиши”. Понимаешь? Она всю жизнь была никому не нужна! А тут от нее ждут — мысли! Она востребована! Это же шок! (Другим тоном.) Хочу пояснить слушателям: почему Надя на меня злится. Дело в том, что вчера у нее был не очень простой вечер, и она сегодня не в форме...
Надя (вспыхивая). При чем тут!..
Владимир. Шучу, шучу! Просто дело в том, что Надя со мной в принципе не согласна. Я считаю, что любая передача — на телевидении или радио, даже новости — это в первую очередь — шоу, как и вся жизнь человека, а Надя с этим не согласна. Надь, ну разве это не шоу? Представь, в каком состоянии Сима ушла в тот день с работы! Самый главный человек здесь, в этом фантастическом для нее мире, — я же для нее почти бог! когда мы встречаемся в коридоре, она так на меня и смотрит! — и вот сам бог сказал ей: “Сима, пиши”! Она же Моисеем себя почувствовала! И пошла в магазин, покупать скрижали! Вот эту тетрадь. Ну-ка, почем нынче скрижали? Черт, нет ценника! Ну, не важно. Надь, представь, как она вошла в книжный! С ведром! Она же с ним не расстается! У нее именное ведро! (Хохочет.) Точно! Ей подарили его на предыдущей работе на пятидесятилетие! С гравировкой: “Блаженной Серафиме в день ее пятидесятилетия!”
Он явно старается рассмешить Надю, но она сидит надувшись.
Она ведь действительно блаженная! Точно! Она ходит в церковь! Она там убирается! Ей даже доплачивают за это какую-то копеечку. И у нее есть Евангелие! И она иногда читает его — медленно, по слогам, проговаривая читаемое вслух. Она ничего не понимает, но ритм слова завораживает, и, добравшись до конца фразы, она замирает. И так сидит, приоткрыв рот, сложив перед собой руки, как складывала в первом классе. Надь! Ну, разве это не шоу?! А представь, как шла по-книжному, вдоль стеллажей и выбирала тетрадь! Когда она училась в школе, они стоили копейки, а теперь — так дорого! А с каким замиранием сердца она шла по улице, с этим пакетиком, куда продавщица положила тетрадь и ручку! В одной руке ведро, в другой — пакетик. Был солнечный день, и она тоже светилась от счастья! А потом сидела за кухонным столиком и, высунув от напряжения язык, выводила, рука с непривычки не слушалась: “Сентябрь. Двадцать второе число. Этого года”. Разве это не шоу?.. Все! Здесь мы остановимся! Продолжим после рекламной паузы! (Смеясь, снимает наушники и смотрит, улыбаясь, на надувшуюся Надю.) Надь, ну это же шоу.
Надя. Представьте, что Сима нас сейчас слушает!
Владимир (нежно глядя на нее). Ну, не будь ты такой серьезной. Ну, слушает... И что? Ты что, всерьез думаешь, что она способна тонко чувствовать и обижаться? Никогда! Смею тебя заверить. Но зато наши слушатели в кайфе, я уверен. Потому что наша Сима — все же чудо! И мы просто обязаны обсудить ее дневник. Человек размышлял, записывал. Она же не для себя это писала! Ну, девочка не в настроении! Я понимаю, ты вчера вечером... (Хочет ее обнять.)
Надя (с ненавистью отталкивая). Владимир Сергеич, прекратите! (Встает.)
Владимир (нежно на нее смотрит). Ой-ё-ёй, какая! Какой же ты все же еще ребенок.
Надя выходит в комнату отдыха, хлопнув дверью.
(Берет свой ежедневник.) Ух, какая! Ладно, пока вспомню, чем тогда жил... (Листает ежедневник.)
Захлопнув дверь, Надя прислоняется к ней спиной и закрывает глаза.
Звонит ее мобильник. Надя смотрит на определитель.
Надя (удивленно, в трубку). Мам, ты?! Ты слушаешь это позорище? Ты же в это время обычно спишь... (Глянув в окно на читающего в студии Владимира, идет в другой конец комнаты.) Так бы его и убила! Самовлюбленный Нарцисс! Ненавижу!!! (Останавливается; слушая, все время поглядывает на окно студии.) Мам, я не понимаю, к чему ты это? Что из того, что сейчас тебе позвонила тетя Наташа? (Слушает и вдруг вскрикивает.) Ах!!! (И застывает.)
Становится так тихо, что слышен голос Надиной матери.
Голос матери. Ты поняла? Ты слышишь? Надь, ты слышишь?!
Надя (тихо). Слышу... говори тише... (Не отрываясь, смотрит на Владимира.)
Он продолжает читать свой ежедневник.
(Шепотом.) А операция? Ему же сказали, что это — пустяк... А тетя Наташа откуда это знает? Она же не врач... Подруга врач? (Слушает.) Мам, он вчера сделал мне предложение, но я...
Владимир поднимает голову, видит за окном Надю и машет ей рукой.
Мам, все! Эфир! Он зовет... (Отключает мобильник и возвращается в студию.)
Владимир. Надь, двадцать секунд! Ты что, все дуешься? (Улыбается.) Брось! Я все понял, я сейчас все объясню. Все! Погнали!
Надя садится. Они надевают наушники.
Мы продолжаем “Ночные истины”! У меня в руках — уникальный документ нашей эпохи — дневник нашей уборщицы Симы. Все ясно! Она его специально подбросила, ведь она писала его по моей просьбе. Я перечитаю первую запись для тех, кто только что к нам присоединился. “Сентябрь. Двадцать второе число. Этого года. Была у главного редактора. Сегодня. Он сказал мне думать, как сделать наше радио лучше. Весь день думала. Я не согласна. Целиться надо не в богатых, а бедных”. И дальше! (Смеется.) “У меня получилось думать. Завтра буду думать еще”. Вот так! У нее получилось! (Смеется.) Идем дальше! Двадцать третье — ничего. Двадцать четвертое ничего. Двадцать пятое, двадцать шестое — опять ничего. Да, но каждое число на новой странице! Вот! “Сентябрь. Двадцать восьмое число. Этого года. Как трудно думать”. (Листает.) “Двадцать девятое. Не получается. А надо думать. Он просил”. (Смеется.) Он — это я! (Смотрит на Надю.) У Нади сейчас такое лицо!
Надя опускает глаза.
(Продолжает.) Но какая самодисциплина! Каждый вечер, аккуратно вытерев кухонный столик, Сима открывает тетрадь, пишет число и замирает. Она сидит час, два, ожидая мысль, но та не приходит. Сима убирает тетрадь и ложится спать. Но не спит, переживая, что ничего не придумала. И только на — сейчас посчитаю — на пятый день! первая запись: “Как трудно думать”. “Тридцатое. Я виновата. Плохо училась в школе. Учиться надо хорошо. Книга — источник знания. Надо читать”. Вот! Вот! Даже Сима это поняла, — когда же остальные-то?! (Хохочет.) Кто угадает, что произошло дальше?! Гарантирую — никто! (Смеется.) Она устроилась в книжный! Слушайте! (Читает.) “Вечером буду работать в магазине книг. Чтобы быть умной, надо читать”. Ой, Сима! “Седьмое октября. Работала в магазине. Сколько много книг”. Представляю, как она была подавлена их количеством! “Надо учиться в школе. Я дура”. Бедная! (Листает дневник.) Опять одни числа, без записей... Слушайте! “Мне повезло”. (Хохочет.) Ой, мама! (Читает.) “Есть книга. Как научиться думать. Дорогая, толстая. Буду читать на работе”. (Хохочет.) Надь, я ее видел! Вот такой толщины! Я час листал, ничего не понял! Бедная Сима! Представьте, как она берет эту книгу, как садится с ней на стремянку и начинает читать — и ничего не понимает! (Хохочет.) Точно! Так и было! “Очень трудная книга. Я тупая”. Бедная, она искренне поверила автору, что он научит ее думать! (Листает дневник.) Тут неделю — одни числа, никаких записей! — она борется с этой книгой! А по вечерам сидя дома, бьет себя кулаком по голове: дура! Дура! Со мной так было! Надь, а с тобой?
Надя. Ну, было один раз...
Владимир. Интересно, как она вообще думает? Я помню, пацаном, не знал, что думаю, пока ни скажу это вслух! Помню, стоишь у доски, и сильно удивляешься, когда начинаешь говорить — надо же, что я знаю! (Смеется.) Точно! Сима так пишет! Точно! Она пока пишет, не знает, что пишет. А понимает, что написала, только перечитывая написанное! — и в кайфе: ух ты, что получилось! Я понял!!! Для нее любая запись — это мысль! Поэтому каждый день пишет с новой страницы! Точно! Любая запись — это мысль. Идем дальше! (Переворачивает лист и смеется.) Сима купила радио! “Купила радио. Буду слушать. Надо знать то, о чем думаешь”. (Хохочет.) Надь, знаешь, на что она сразу нарвалась? “Час слушала Мотю Штейна. Очень устала. Ничего не поняла”. Купить радио, и нарваться на Мотю! Мотя, ты слышишь?! Пожалей людей! Идем дальше. “Буду слушать каждый день”. Так это пропускаем, пропускаем, пропускаем. Вот! “Слушала Владимира. Он очень умный, Надя тоже. Его все слушаются. Передача очень умная”. Вот! Вот она — лучшая рецензия на наш труд! Леонид Петрович из Клина, вы нас слышите?! Простой народ нас все же понимает! (Читает дальше.) “Пятое ноября. Зачем нужно радио? Радио нужно чтобы...” — тут мысль обрывается... (Листает.) “Не получается, не понимаю”. “Надо сделать радио самым лучшим”. “Слушала и уснула”, — черт! Что ж она не пишет, кого слушала! Слушайте, она ведь ведет дневник — подождите — полгода! Это же титаническое напряжение — пытаться понять. Сима! Ты герой! Пропускаем, пропускаем... Читаю: “Слушала передачу Иры. Один позвонил. Ира смеялась. Зачем она смеялась? Когда я была маленькая, все дразнили. Это больно, как камни кидали. Зачем люди — злые?” Во как... (Читает.) “У меня уже получается думать”. (Смеется.) Я же говорил, для нее любая запись — уже мысль! Запись чуть больше — значит, получается думать. (Читает.) “Слушала Сергея. Трудно. Не понимаю. Но Сергей добрый. Всех любит. Улыбается. Его передача самая добрая и теплая”. (Смеется.) Слушай, Надь, как она точно определила!
Надя. Сергей у нас самый добрый.
Владимир. Идем дальше. “Почему бывают злые? Его били по голове тростью, и плевали на него”. Ужас! Это она о ком-то из вспомогательной школы. “Зинаида Пална была добрая. Учила считать кольца, сколько дереву лет. А все смеялись. Как Ира. А Сергей не смеется. Он улыбается”. (Смеется.) Друзья, вам ясно? Когда она не понимает, что мы тут несем, она слушает интонацию — добрая или нет? Зверь в ней ласку чует. И смотрите: добро и зло — ее основная тема. Надь, знаешь, почему она такая добросовестная?
Надя. Почему?
Владимир. Да потому, что за это говорят добрые слова! Сима, золотая ты наша! (Читает.) “Хорошо, когда все добрые. Злые слова больно. Как камни, радио должно учить быть добрыми”. Ну, Сима! Единственная, кто задумался о судьбе нашего радио! Все, завтра же назначаю ее своим замом! “Февраль. Двадцать четвертое число. Слушала Владимира. Он умный”. Понимает! “Его слушается вся страна. Он им говорит. Ему звонят. Вчера в передачу звонил Петр. Хотел сказать, но не нашел слова. Владимир его выключил, смеялся, сказал плохие слова. Петру больно. Владимир — недобрый и злой”. Оп-па!!! (Растерянно смотрит на Надю.) Как она меня! Ну, молодец! Вот так, впрямую — главному редактору! Кто из вас на это способен, а?! Никто!
Надя. Ей можно...
Владимир. Идем дальше. (Читает.) “Март. Третье”. Стоп! Стоп!! (С недоумением листает дневник.) Подожди... Предыдущая запись — февраль, двадцать четвертое. Дай, посчитаю — она не пишет целую неделю! Неделю!! Впервые за — больше, чем за четыре месяца! Надь, ты понимаешь, что это? (Читает.) “Март. Третье число. Не могу писать. Думаю, что написала”. Надь, ты понимаешь, что произошло?!!
Надя. Что произошло?
Владимир. Она целую неделю не может писать! Слушай еще раз! (Читает.) “В передачу звонил Петр. Хотел сказать, но не нашел слова. Владимир его выключил, смеялся, сказал плохие слова. Петру больно. Владимир — недобрый и злой”. И после этой записи она — неделю!!! — не подходит к дневнику! А до этого — четыре месяца! — она вела записи ежедневно!
Надя. Володь, уже давно время рекламы.
Владимир. Какая, к черту, реклама!!! — когда тут мир рушится! Ты что, не поняла?! Я же был ее бог! А она восстала!! Это же трагедия!!! Друзья, представьте! Она послушала радио и села писать. Читаю: “Слушала Владимира. Его слушается вся страна”. Она же сейчас счастлива! Она знакома с богом, которого слушается вся страна! Это же счастье! А рука что-то там выводит про этого Петра. Ясно почему? Да потому что Петр такой же, как и она! Он звонил, хотел что-то сказать, но не смог! И Владимир его обидел. И рука это фиксирует и, наконец, делает вывод: Владимир — злой! И Сима каменеет... Что-то тут, в мозжечке, говорит ей — что она написала что-то не то! Она боится это читать, смотрит в окно, тянет время... И, наконец, читает... О, ужас!!! Тут написано, что бог — злой! Она косится по сторонам — вдруг, кто видел? Нет... никого... Но слово — вот! На бумаге! Его нельзя зачеркнуть, вырвать! Слово для нее — как там в Евангелии? Слово было у Бога...
Надя. Слово было Бог.
Владимир. Да! Да! Слово — Бог! Его нельзя трогать! Вот: Владимир — злой! И это написала она! Это же бунт против бога! Надька, это же сценарий фильма! Какой может быть фильм! Черт! Это же Оскар! Это так смешно! А представь, как она прожила эту неделю! Ведь следующая запись — через неделю! Читаю: “Март. Третье число. Не могу писать. Думаю, что написала”. “Четвертое число. Ходила в церковь. Я думала про Владимира плохо. Это плохо. Я сужу. Судить грех. Отец Михаил говорил надо молиться”. Надь! Она раскаивается! (Читает.) “Дьявол не искушай. Уйди. Не делай плохо”. Надь, это же молитва! (Читает.) “Уйди плохой. Унеси плохое. Добрый останься”. Она придумала молитву! Поняв, что согрешила против меня, она замаливает свой грех!
Надя. Она не свой грех замаливает — она о вас молится.
Владимир. Обо мне? С чего ты взяла?!
Надя. О вас...
Владимир (читает). “Плохой уйди. Унеси плохое, недоброе”. (Переворачивает лист, растерянно.) Да, ты права, она обо мне молится: “Плохой Владимир уйди. Хороший останься. Дьявол уйди. Господи, спаси Владимира! Чтобы стал добрый”.
Пауза.
Надя. Она в вас влюблена.
Владимир. Да... Она спасает мою душу... Читаем дальше: “Радио хорошее, если передачи добрые. У нас мало добрых. Владимира все слушаются. Он должен пример... быть добрый. Нельзя плохие слова. Слова надо добрые”. (Неловко смеется.) Все! Завтра подписываю приказ! С завтрашнего дня делаем только добрые передачи! Ну, Сима! Мыслитель! Едем дальше. “Была в церкви. Зашла к отцу Михаилу. Он добрый. Он говорил надо верить в Бога. Вера спасет”. (Разочарованно.) Надь, ну, все ясно! Я-то думал, это она сама, а она повторяет за этим попом! Она во мне усомнилась, а свято место пусто не бывает, и его тут же занял этот отец Михаил. А я-то решил, что Сима — сама... А она с его слов! Как это все банально... Все! Уходим на перерыв! Сейчас реклама, затем недельный обзор прессы. Встретимся после него!
Они снимают наушники. Он устало откидывается на стуле.
Да, финал банален...
Надя. Все, дневник завершился?
Владимир. Надь, умоляю! Дневник может только кончиться! Нет, он не кончился, там еще что-то есть. Пить не хочешь? Пошли?
Надя (кивает). Да.
Они идут в комнату, но он возвращается к своему микрофону.
Владимир. Паша, дай знать, когда перерыв кончится.
Забрав дневник, он выходит в комнату.
(Входя в комнату.) Да, я разочарован. Я думал, она до всего дошла сама, а оказывается, за нее это сделал отец Михаил.
Надя выдавливает из себя некое подобие улыбки.
Знаешь, как было? Она ему похвасталась, где работает, рассказала про меня, и однажды ночью бес искусил святого отца послушать нашу передачу. Послушав, он пришел в ужас и бросился спасать душу своей заблудшей овцы. И ее мысли сразу изменились. Согласна?
Звонит Надин мобильник. Она смотрит на определитель.
Поклонник?! Иди в студию, я не услышу.
Надя. Это подруга. Ей надо посоветоваться.
Владимир. Знаю я этих подруг. Иди, иди...
Надя возвращается в студию. Владимир садится и утыкается в дневник. Он серьезен. Войдя в студию, Надя плотно прикрывает дверь.
Надя (тихо, в трубку). Да, мам! Да, он сделал мне вчера вечером предложение! Ничего не ответила! Сказала, что болит голова, поговорим через месяц. Мы были у меня... Это было так неожиданно, я была не готова, я потом всю ночь не спала... (Слушает.) А что я вдруг? Вчера отказалась, а сегодня — согласна... Как передумала?.. Он же не дурак, он сразу подумает: что она вдруг?..
Владимир встает и, читая на ходу дневник, идет в студию.
Мам, он идет! Потом! (Бросает мобильник на стол и, чтобы скрыть волнение, начинает листать лежащий на столе ежедневник.)
Владимир (входя). Слушай, я неправ. Оказывается, этот отец Михаил уже давно помер. Вот... (Читает.) “Давно я была молодая. Все обижали, я плакала. Отец-Михаил сказал: надо терпеть. Люди несчастные, их надо любить, жалеть. Он меня учил. Потом умер. Давно не была у него. Вчера была. Все ему рассказала”. Значит, он не сейчас ей это напел. Как он на нее повлиял! (Усмехается.) Черт! Меня победила тень отца Михаила! Послушай последнюю ее запись, сделана позавчера. (Читает.) “Злые слова камни. Нельзя кидать камни. Больно. Слова нужно добрые. Слова дал Бог. Слова Бог”. А? Как тебе слог?! (Смеется.) Ну, Сима! (Бросив дневник на стол, идет по студии.) Как же сильно влияет религия на примитивное сознание! Оно без нее просто не может! И как религия оказалась не готова к возникновению современного мышления, сознания, цивилизации. (Улыбаясь, смотрит на Надю.) Надька, на тебя сегодня больно смотреть. Тебе что, надо позвонить?
Надя (отодвигая мобильник в сторону). Нет, нет!
Владимир. Ты думаешь, из-за этого дневника мы попали в дурацкое положение? Ну, немножко попали — насрать! Главное, я уверен, слушателям было интересно. Они недалеко ушли в развитии от Симы. Поэтому я сейчас признаю победу Симы, чем им сильно польщу. (Смотрит на Надю и смеется.) Бедная моя! В твоем возрасте работать с таким циником, как я! Иди, умойся...
Надя. Да, да... я...
Владимир. Иди, иди… и не переживай! Я все возьму на себя!
Забыв свой мобильник на столе, Надя выходит из студии.
(Глядя ей вслед через окно, нежно.) Надька... И какой ты, Вовочка, все же м...к — тебе надо удочерять ее, а не жениться...
Звонит Надин мобильник. Он берет его и смотрит на определитель.
О-о, мама. Поди, хочет объяснить дочке с евангельских позиций, какое я говно. (Смеется.) А не поговорить ли с будущей тещей?
Он нажимает кнопку, но сказать ничего не успевает, мать Нади, уверенная, что говорит с дочерью, начинает энергичный монолог. Улыбка, с которой он взял мобильник, исчезает почти сразу, он в шоке замирает, слушая. Затем медленно
опускает руку с телефоном — становится слышен Голос Надиной матери.
Голос матери. Надь, ты поняла? Всего месяца два! Надь! Ты что молчишь?!
Голос смолкает. Становится очень тихо. Долгая пауза. Затем раздаются короткие гудки. Он кладет мобильник на место и стоит, замерев. Слышны шаги.
Он садится, открывает дневник и делает вид, что читает. Входит Надя.
Надя (улыбаясь). Я успела! Ну, что ты решил? Меняем тему?
Владимир. Слушай, начни ты, я что-то устал.
Надя. Еще б ты не устал — за весь вечер не дал мне рта раскрыть. Так закрываем тему или нет?
Владимир. Решай сама. (Внимательно смотрит на нее.)
Надя (улыбаясь). Хорошо...
Они надевают наушники. Начинается эфир.
Мы продолжаем нашу программу. Сегодня мы говорим о теме простого народа. На эту тему нас вывело чтение заметок простой уборщицы Симы, она полгода слушала наши передачи и записывала об них свои мысли (видит, как Владимир качает головой)... о них свои мысли. Давайте теперь это все обсудим. Потому что у нас много звонков. Алло, вы в эфире! Представьтесь, пожалуйста!
Голос девушки. Надя и Володя, спасибо! Было так прикольно! Мы оборжались! Владимир, вы — наш кумир! Мы все ваши передачи слушаем, не только эту! Вы такой смелый! Спасибо!
Надя. Спасибо вам. У нас еще звонок. Алло, вы в эфире! Говорите!
Голос женщины. Это передача “Ночные истины”?!
Надя. Да, да, говорите, вы в эфире.
Голос женщины. Знаете, в этом кино, ну, про эту ненормальную, должно быть, знаете, ну... Ну, там есть такой клуб, ненормальных, ну, где они собираются и поют. Это будет очень смешно!
Надя. Спасибо! Мы обязательно учтем ваше предложение. У нас еще звонок. Алло! Вы в эфире! Представьтесь, как вас зовут?
Голос мужчины. Сергей. А куда делся Владимир? Он что, ушел?
Владимир. Ну, куда я уйду со своей передачи — только на тот свет.
Голос мужчины. Владимир, хотите пари? Как только я начну говорить, мой звонок сорвется. То есть вы меня отключите, но скажете, что звонок сорвался. Вы ведь всегда отключаете тех, кто говорит правду.
Владимир. Не отключу, если у вас получится без мата.
Голос мужчины. Я попробую... Владимир, знаете, что истинный парадокс ваших передач? Вы сами. Например, когда вы обвиняете других в подлостях, которым их сами обучили. Вспомните, на какие подлости в эфире вы шли лет десять назад ради денег. Неужто забыли? Сегодня вы работаете более тонко... Но опять парадокс: вы счастливы, когда вас называют кумиром люди, которых вы презираете и считаете быдлом. Но вы продолжаете тратить на их признание массу энергии. Но сегодня вы прокололись, наглядно показав, как на самом деле к ним относитесь. Вы так и не поняли, в какую лужу сели с дневником вашей Симы, которая так искренне поверила, что вам нужна ее помощь. Но беда даже не в том, что вы считаете народ — быдлом, беда в том, что вы всеми силами стараетесь его таким сделать. Вам это надо для самоутверждения. Ведь если народ — быдло, то вы, и подобные вам, имеете законное право манипулировать и управлять ими, считать себя избранными. Еще вы считаете себя свободным. Но действительно свободный человек скорее выберет смерть, чем путь, на котором надо делать подлости. А вы всегда выбираете подлость. Но парадокс в том, что вы думаете, что этот выбор и есть свобода. Нет. Если, стоя на перепутье, вы выбираете подлость, и причитающиеся за нее деньги, то вы в этот момент раб, раб денег. Свобода и подлость вещи несовместные. Раб не бывает свободным, и не может быть избранным. Вы тут пошутили, что будете делать добрые передачи. Никогда. Сегодня для этого надо быть действительно смелым. А вы смелы ровно на длину поводка, на котором вас держат ваши хозяева...
Пауза. Короткие гудки.
Владимир. Сергей, вы проиграли пари, я вас не отключал. Вы высказались. Сергей, а что там шуршало? Вы читали свою речь по бумажке? Вам ее кто-то написал? Или сами? Вы как планировали — что я начну оправдываться? Конечно, я начал бы, если бы услышал хоть слово правды... Паш, поставь Рахманинова, Второй концерт. Это я обращаюсь сейчас к нашему звукорежиссеру. Сергей, я ставлю эту музыку специально для вас. Послушайте, как звучит правда, у нее другой накал, другой градус. Послушаем все вместе... (Снимает наушники и встает.) Черт! Надо было запустить Шопена!.. Да, сюжет...
Надя, замерев, смотрит на него. Начинает мигать “синее ведерко” — это звонит
телефон, стоящий на тумбочке.
(Берет трубку.) Да! (Слушает; выражение лица становится неприятным.) А теперь слушай! Мы всегда в этой передаче ставим музыку, но сегодня я решил ее поставить в это время! Ясно?! (Слушает.) Олег, ты что, не понял?! Да, продюсер — ты, но при этом не я у тебя, а ты у меня работаешь! Как продюсер, передай, им, пожалуйста, что сегодня все свободны. Мне никто не нужен сегодня, кроме Паши! Все ясно? (Кладет трубку.)
Пауза.
Надя. Не обращай внимания. Ты же знаешь, кто нам звонит. Ты их правильно назвал: вегетарианцы — те, кто ни на что не способен...
Он внимательно на нее смотрит.
Нашел из-за кого расстроиться!
Владимир. Ты думаешь, я расстроен из-за этого Сергея? Никогда! Если я из-за чего-то и расстроен, то из-за того, что ты вчера мне не ответила — пойдешь за меня замуж или нет?
Надя от неожиданности бледнеет. Он смотрит на нее, не отрываясь.
Надя. Ну... я... Я сегодня весь день думала...
Владимир. Так — да или нет?..
Она опускает глаза. Он смотрит на нее в надежде услышать нет. Пауза.
Надя. Да... (В смятении.) Только, оформим все скорей! А?
Владимир. Конечно, завтра и оформим... (Смотрит на нее.)
Надя (отворачиваясь). Не смотри на меня так...
Владимир (погладив ее по голове). Пошли, обмоем это дело...
Надя. А сколько будет музыка? (Встает.)
Владимир. Сколько захотим. Разве не мы хозяева в этой жизни?
Они переходят из студии в комнату.
Кофе свари.
Надя. Да, да, я тоже хочу... (Хочет идти к столу.)
Владимир (удерживая ее). Ты забыла меня поцеловать. Церковный канон требует, чтобы я обязательно был поцелован.
Надя (чмокнув его в щеку). Тебе покрепче?
Владимир. Покрепче...
Она суетится у стола, стараясь держаться к нему спиной. Он наблюдает
за ней.
Надя. Не смотри на меня так.
Владимир. Как — так? Я теперь смотрю на тебя, как на жену.
Надя. Черт!
Владимир. Ты что?
Надя. Из-за тебя просыпала кофе...
Владимир. Минуту женат — и уже виноват! (Идет в студию.)
Надя. Ты куда?
Владимир. Хочу перечитать Симину молитву. (Войдя в студию, с удивлением замирает, глядя на экран своего ноутбука.) Слушай, что это?! (Заглядывает в окно комнаты звукорежиссера.) А где Паша?! Что это значит?!
Надя (на пороге студии). Что случилось?
Владимир. Он что — спятил?! Куда он ушел?! (Снова смотрит на экран ноутбука.) Почему столько звонков, когда в эфире Рахманинов?
Она подходит и смотрит на экран.
Что там случилось? (Берет микрофон и включает телефонную линию.) Алло! Говорите!
По трансляции слышен разъяренный женский голос.
Женский голос. Значит, мы — стадо?! У нас маленькие головы?!
Он отключает телефонную линию, и его осеняет догадка.
Владимир. Что Паша поставил вместо музыки?! Что он крутит?!
Включает трансляцию эфира — слышен его собственный голос. И, как аккомпанемент его голосу, включается синий проблесковый маячок над
телефоном.
Голос Владимира. Мы — медиакратия. Мы осуществляем реальную власть над этим стадом по имени — народ. Какая правда?..
Владимир. Сука!!! (Бросается к двери, ведущей из комнаты отдыха в другие помещения радиостанции, и скрывается за ней.)
Надя в шоке. Продолжает мигать “синее ведерко”, и звучать его голос.
Голос Владимира. ...то, что мы говорим в эфире — и есть правда! Мы решаем, что сделать новостью для этих баранов. Наше призвание — думать за это стадо. То, что мы вложим в эти маленькие головы, то и станет их мыслями!
Надя стоит, окаменев. Голос Владимира сменяет голос Паши.
Голос Паши. Уважаемые слушатели, сейчас вы услышите подборку высказываний вашего кумира. Слушайте!
Голос Владимира. Мы ходим сюда — делать деньги. Мы — медиакратия. Мы осуществляем реальную власть над этим стадом по имени народ. Какая правда? То, что мы говорим в эфире...
Запись обрывается. Пауза. Затем раздается голос Владимира.
Я прошу прощения у слушателей за то, что вы сейчас слышали.
Проблесковый маячок перестает мигать.
Просто наш звукорежиссер, Паша, мальчик очень романтичный. Меня и мои передачи он не любит. Сказать это мне в лицо, у него мужества не хватает. Поэтому он запустил в эфир эту запись и сбежал. Да, да! Сбежал с работы! Представьте, если хирург, разрезав больного, решит его нравственно осудить — и уйдет с работы. Так и наш Паша. Теперь два слова о том, что вы слушали. Мы сейчас готовим новую передачу — провокационную, как все мои передачи, других я не делаю. И запись, которую вы сейчас слышали — наброски, черновики этой передачи. Иными словами, наш Павлик сделал подлог, выдав наброски будущей передачи за мои мысли. Он решил так проявить свое отношение ко мне! Еще раз приношу слушателям свои извинения и предлагаю все же послушать хорошую музыку. А я пока подумаю, где мне найти замену нашему Паше — работать без звукорежиссера довольно непросто...
Звучит мощный музыкальный аккорд. Надя стоит окаменев. Музыка продолжается. В комнату входит возбужденный и смущенный Владимир. Снова начинает мигать «синее ведерко». Владимир быстро входит в студию,
выключает трансляцию музыки и подходит к телефону.
Владимир. Ну, достали!! (Берется за провод и резким движением вырывает его из розетки — проблесковый маячок гаснет.) Все!! Приехали!! (Возбужденно идет по студии.) Ну, Паша! Ну, гаденыш! Еще эта новая техника — не сразу нашел, как ее отключить! Но Паша не понял, с кем связался! Жизнь нас закалила, нас голыми руками не возьмешь! — мы вывернемся из любой ситуации... (Замечает горящее лицо Нади и смотрит на нее с брезгливой усмешкой.) О-о, ты, я вижу, меня стыдишься? Ну, как человек исключительной моральной чистоты ты имеешь на это право! Я — дерьмо! Меня поймали на лжи, но я этого не признал! И выставил дерьмом Пашу! Нашего чистого Пашу, который давно заготовил подборку моих высказываний, выжидая, когда будет удобнее запустить ее в эфир!
Надя. Он не собирался! Он ее не для этого сделал.
Владимир (в шоке на нее смотрит). Ты знала, что у него есть эта запись?
Она молчит.
(С усмешкой.) Ты знала?
Надя (не глядя на него). Он сделал ее для меня.
Владимир. Для тебя?
Надя. Я всегда тебя защищала, а он... он хотел спасти меня от твоего влияния. Он собрал твои высказывания для меня, чтобы я послушала. Он хотел... чтобы я отсюда ушла... вместе с ним... Он не собирался ее ставить — он сорвался, когда все понял...
Владимир. Что все?..
Пауза.
Надя (тихо). Что я… такая же, как и ты...
Владимир. Так ты поэтому не ответила вчера на мое предложение? Решала, кого из нас выбрать? (С усмешкой смотрит на нее.)
Надя. Это ты меня такой сделал... Ты вытаскиваешь из людей только самое худшее, самую мерзость...
Владимир (с усмешкой). Нельзя вытащить из человека то, чего в нем нет. Что вытаскиваю, то и есть...
Надя. Твои передачи — мерзость.
Владимир. А что ж вы все молчите? Почему у меня работаете? Ай-я-яй! Неужто из-за денег? Почему никто не сказал, что я делаю мерзкие передачи? А? Где ваше гражданское мужество? Единственный человек нашел в себе мужество это сказать, и тот — ненормальный.
Звонит ее мобильник. Надя его отключает.
(Не глядя на нее.) Зачем ты маму-то отключила? Она бы сейчас что-нибудь присоветовала. Она сегодня дает хорошие советы.
Надя (в ужасе глядя на него). Ты...
Владимир. Да! Да!.. Ты его забыла, когда ушла, и мама решила, что говорит с тобой. Так что, оформляем брак? Перетерпеть, как я понял с ее слов, надо совсем чуть-чуть — месяца два! Но зато потом! Дом в Барвихе! Акции радиостанции! Машины! И еще такое, что вы с мамой и не представляете! И все это будет твое! Ты разве не мечтала об этом? Ну, загляни в себя! Или в твоих мечтах тоже виновен я? Или твоя мама?..
Долгая пауза.
Надя. Можно я тоже уйду?..
Владимир. Иди...
Она не двигается.
Иди, иди — отпускаю...
Она уходит. Он задумчиво идет по комнате, доходит до стены и идет обратно.
У зеркала он останавливается и разглядывает свое отражение.
Да, хорошо же ты, гад, устроился! Развратил своими передачами всю страну, а сам — помер! Сам, сука, сдохнешь, а нам в этом говне жить?! Вся страна — твои ученики! А что ж вы не выбрали себе другого учителя? Вот такой, Вовочка, финал. А главное, в этом нет никакой логики. Или есть? (Смотрит вверх.) Что, надоел я... Тебе, Господи?! Да? А, может, и правда, надоел? И все это тогда, когда жизнь, кажется, только начинается. Только и живи, так все сложилось. А тебя — раз! — и под корень. Два месяца — максимум. И все. Коллектив радиостанции с глубоким прискорбием... А как Леонид Петрович из Клина обрадуется! Позвонить, что ли ему? Леонид Петрович! Ваши молитвы дошли!.. И на хера я вел эти переговоры? Ухватил жирный кусок. Куда его теперь? Наденьке с мамочкой? И с собой не заберешь... Какими же мудрыми были фараоны! Закопать все вместе со мной! Жен, золото, бриллианты, верблюдов, рабов — всех! Всех вместе со мной! А вам — хрен! Хрен! Зарабатывайте сами!.. А ведь все это воронье слетится, и начнут делить. Внести все движимое и недвижимое! Родные и близкие! Приготовились! На старт! Внимание! Марш! Мое! Мое! Мое! Мое! Нет, это мое, мое!!! Какая мерзость. Нет, завещаю все госу... Нет!! Какая гадость это государство... А если завещать, чтобы все зарыли со мной? Разроют, суки. В тот же день... Счастливо оставаться, ребята! Делите, пилите... Позвонить, что ли кому из друзей-олигархов? Алло, Ромочка, ты спишь? Это я — Вова. Скажи, а ты думал, куда это все потом? Ну, потом, когда пипец? Детям! Но они же перегрызутся, каждый будет думать, что ему досталось меньше — и это так испортит их характеры. (Смотрит вверх.) Святый Боже, что ты за херню создал? Ведь ничего святого! Сам-то хоть понимаешь? Никакой логики. Но она же должна быть! Должна! А ее нет. Как и смысла. Все — говно. Кроме мочи...
Садится на стол, сидит нахохлившись. Слышен какой-то шум. Он оборачивается к двери.
(Тихо.) Надька... Все же вернулась... В жизни появляется хоть какой-то смысл... Смелей! Входи!
Дверь приоткрывается. На пороге — нелепого вида женщина, с ведром в руке.
(В шоке.) Сима!..
Сима смущенно отворачивается в сторону.
Ты что пришла?.. Ночь же на дворе... Ты зачем пришла?
Сима. Ну... это, не надо меня… заместителем... Не надо.
Владимир (ошалев, на нее смотрит). Ты за этим пришла?
Сима (кивая). У меня… не получится...
Владимир. А что сложного? Будешь тут всеми командовать.
Сима. Не-е... командовать умный должен... а я... неумная...
Владимир (растерянно). Хорошо, не назначу... Знаешь, ты первая, кто в этом признался... А все остальные считают, что они...
Сима (глядя в пол). Дура — я… неумная...
Владимир (серьезно). Да какая же ты дура, если это поняла? Раз это поняла, значит, ты уже — умная...
Сима (с изумлением на него глядя). Я — умная?! (Смущенно улыбается, и, скрывая смущение, отворачивается.)
Владимир. Конечно...
Сима. Ты что? Ой! (Прикрывает ладонью рот и виновато опускает голову.) Извини-те...
Владимир. Да называй меня на ты!
Она недоверчиво смотрит на него.
Конечно! Называй на ты! Я ведь с тобой на ты.
Ее лицо расплывается в счастливой, детской улыбке. Он тоже не может сдержать улыбку.
Так ты только ради этого пришла? Чтобы отказаться быть моим заместителем?
Она опускает голову. Он внимательно на нее смотрит.
Ты только ради этого пришла?
Она еще ниже опускает голову, вся ее фигура — немой вопрос: что пристал-то? Он, улыбаясь, ее разглядывает. Не поднимая головы, она достает из ведра
пакет и, выбросив руку в сторону, протягивает ему.
Сима. На!
Владимир. Это что? (Берет пакет и разворачивает.) Пирожки! Теплые! Это ты мне принесла?!
Она окончательно смущается, еще больше опускает голову, чтобы он не увидел
ее счастливого лица, и отмахивается рукой — отвяжись!
Специально мне принесла?
Сима. Сергей звонил. Обидел тебя.
Владимир. Ты пришла меня поддержать, потому что меня обидели, да? Ты специально пришла меня пожалеть?
Сима (неожиданным басом). Да, ешь ты! Остынут! (И, достав из ведра тряпку, начинает размашистыми движениями протирать стол.)
Владимир (растроганно на нее глядя). Спасибо, Сима.
Сима (продолжая вытирать пыль). Чай-то поставить?
Владимир. Поставь...
Она включает чайник.
(Пробуя пирог.) Как вкусно! Моя мама такие же пекла! Так ты что, прямо сейчас, ночью, их пекла?
Сима. Раньше... Перед передачей.
Владимир. Ты ее всю слушала?
Она кивает, на него она по-прежнему старается не смотреть.
Сим, я что — очень плохой?
Сима. Сегодня — хороший...
Владимир. А я ведь над тобой смеялся, и дневник твой без спросу читал...
Сима. Ты же главный... ты лучше знаешь... Я для тебя писала... Ты же просил...
Владимир. Так я что — угадал?! Ты его не потеряла, ты его специально оставила, чтобы я его прочитал?
Она смущенно отворачивается и кивает.
Сима, золотая ты моя...
Сима (окончательно смутившись). Да ешь ты!!! Остынут!.. (Идет к столу и ждет, пока закипит чайник. Слышно, как тот отключается, закипев.) Чай-то налить?
Владимир. Налей.
Она наливает.
А себе?
Она смущается.
Ты разве не хочешь со мной посидеть?.. Садись...
Она смущенно садится. Он наливает ей чай, пододвигает пирожки, она отрицательно трясет головой, тогда он двигает к ней вазочку с печеньем. Она деликатно берет одно. На него она старается не смотреть, но видно, что она очень довольна, что сидит рядом с ним. Они молча пьют чай. Он украдкой за
ней наблюдает.
Сима (глядя в сторону). А я... не видела... как ты за мной... шел.
Владимир. Куда шел?
Сима. В магазин… когда я тетрадь купила...
Владимир. Так, значит, я и это угадал?.. Все так и было?
Сима. Шутишь… видел... А я не видела...
Владимир. Сим, какой ты молодец. Ты так старалась, столько написала...
Сима. Это ты. Ты мне такой урок задал. Сказал писать. Я писала. Только это — не дневник... Дневник в школе… был. (Улыбаясь, смотрит в сторону.) Там — одни двойки.
Владимир. А если это не дневник, то что? Что это тогда?
Сима. Книга… мыслей...
Владимир. Да, точно — книга мыслей...
Сима. Не получалось, не получалось — и получилось...
Владимир. Хорошо получилось.
Сима. В школе не думала. Долго не думала. Это грех — не думать. Отец-Михаил сказал — стала. Он умер — перестала. Ты сказал — опять стала. Ты поверил, что получится — получилось... А все не верили.
Владимир. Значит, не думать — это грех?
Сима. Да. Грех. Бог голову дал — думать. Надо думать... Много надо... Только страшно иногда… бывает.
Владимир (удивленно). Что страшно? Думать страшно?
Сима (кивает). Ага...
Владимир. Это когда тебе было страшно?
Сима. Ну, когда... когда я придумала... ну, это... ну, про тебя...
Владимир. Когда поняла, что я плохой? Злой?
Сима. Ага... (Глаза наполняются слезами.) Страшно стало. Как посмотрела (смотрит в точку и в ужасе отшатывается) — а там!
Владимир (очень серьезно). А что там?
Она молчит, глядя на него в упор, в глазах слезы.
Нечистый?.. Дьявол?
Она кивает. Он опускает голову. Пауза. Она осторожно трогает его за руку.
Сима. Теперь все. Он ушел. Сегодня.
Владимир. Ты уверена?
Сима (уверенно). Да! Ушел! Ты прогнал. Ты сегодня хороший. Он — плохой, не ты, он всех обижает. Ты хорошие передачи делать будешь...
Владимир. Ты мне веришь?
Сима. Ты же обещал.
Владимир. Обещал... (Задумывается.) Но только попробуй сделать что-то другое, и все тут же решат, что я — ненормальный. Ты думаешь, можно жить, когда тебя все считают ненормальным?..
Она удивленно на него смотрит, до него доходит, что он сказал.
Ой, Сима! Прости! Прости меня... (Отворачивается.)
Долгая пауза. Она гладит его по плечу.
Сим, тяжело, когда тебя ненормальным считают?
Сима. Привыкнешь...
Владимир. А мы, Сим? Мы — нормальные? Как ты думаешь?
Сима. Да... Вы же это говорите...
Он усмехается. Пауза.
Владимир. Сим, а расскажи мне про свой день. Ну, как ты живешь? Вот ты пришла с работы домой, что ты делаешь?
Сима. Я… кушаю...
Владимир. Так. А потом?
Сима. Думаю...
Владимир. Думаешь... А это как — думать? Как ты думаешь?
Сима. Сижу. Слушаю.
Владимир. Что слушаешь?
Сима. Все: птицы... деревья... машины... люди... сердце...
Владимир. А научи меня, а?.. Это как?..
Сима. Ты — сядь... Тут… (Указывает на место рядом с собой.)
Он садится.
(Тронув его за руку.) Ты все бежишь. А ты — сиди...
Они сидят неподвижно. Пауза. Он слегка поворачивает голову, чтобы взглянуть
на нее. Она останавливает его едва заметным движением.
Не беги...
Он улыбается и закрывает глаза. Долгая, долгая пауза. Затем, практически
одновременно, они поворачиваются друг к другу и улыбаются.
Владимир. И что ты сейчас думала?
Сима. Хорошо.
Владимир. Что хорошо?
Сима. Все... Жить хорошо...
Владимир. И все?
Сима. А что еще?
Владимир. Ну…. не знаю...
Сима (снова делает останавливающее движение рукой). Не беги... Ты все время — бежишь.
Владимир. Это да... (Пауза.) Значит — я все время бегу?..
Она кивает.
Да все, уже — прибежал... Умру я, Сим, скоро...
Сима (испуганно на него смотрит и качает головой). Нет. Нет... Ты что?.. Зачем умру?.. Надо жить...
Владимир. Да я бы жил — я не против... Бог против.
Сима (медленно переводит глаза сначала вверх, затем — на него). Как… Бог?
Владимир. Так — Бог. Надоел я ему.
Сима. Как надоел?
Владимир. Так — надоел. Устал Он от меня. Болезнь мне послал...
Пауза.
Сима. Как… послал? Нет... (Качает головой.) Ты Его попроси... Ты попроси.
Владимир. Он меня не услышит.
Сима. Как это Он тебя не услышит? (Растерянно смотрит по сторонам и широким жестом указывает на оборудование студии.) У тебя, вон, тут… сколько — всего... Вся страна тебя слышит, а Он не услышит?.. (Тянет его за рукав.) Иди, включи... Там...
Владимир (растерянно). Да ты что, Сим.…
Сима. Иди... Включи… все… там... чтобы Он слышал.
Владимир. Да, не хочет Он меня больше слушать.
Сима. Он всех слушает... Ты — верь. Надо верить. Грех — не верить. Ты верь. Он вылечит. Он все может! Ты много не говори. Ты мало скажи. Сердцем скажи. Ты сядь — и скажи...
Владимир. Да как я скажу... Паша ушел, а без него только музыку гонять можно... Чтобы я там, в студии, говорил, надо, чтобы там, у Паши, кто-то был и включал, что нужно.
Сима. Там?.. Давай я буду — у Паши. Я включу.
Он растерянно на нее смотрит.
Ты покажи кнопку, какую жать. Я видела, как Паша жал. У меня получится. Я же не дура — ты же сказал. Я включу — ты скажешь — Он услышит. Пошли, покажи кнопку... (Тянет его за рукав.)
Поднимается стенка, открывая пульт звукорежиссера с микрофоном.
Владимир (сажает Симу за пульт). Садись сюда. Возьми наушники. (Дает ей наушники.) Музыку слышишь?
Сима. Слышу.
Владимир. Вот ее сейчас все слушают. Какая ты умница, что меня сюда привела — она ведь вот-вот закончится, а я обо всем забыл. Вот, видишь? (Указывает на экран компьютера на пульте.) Видишь, как этот рычажок двигается?
Сима. Ага.
Владимир. Это время бежит. Он показывает, сколько его осталось. И как только он сюда дойдет, — все, музыка кончится. Понятно?
Сима. Ага.
Владимир. И как только рычажок сюда дойдет, и музыка кончится — надо нажать вот эту кнопку. Нажмешь — и слушаешь, пойдет заставка. Заставку нашей передачи помнишь?
Сима. Ага.
Владимир. Вот она и начнется. А тут снова появится время, и рычажок снова поползет. Как он сюда доползет — это что значит?
Она неуверенно смотрит на него, потом снова на экран.
Сим, ты все знаешь. Не бойся. Ты же умная. Если он сюда дополз, — это что значит?..
Сима (неуверенно). Заставка кончилась.
Владимир. Умница! Когда кончится, нажимаешь уже вот эту кнопку, а я там заговорю — и ты меня в наушниках услышишь. Поняла?
Она кивает.
Сможешь?
Сима. Смогу.
Владимир. А если забудешь — в окно смотри, меня в окне будет видно. Я тебе пальцами буду показывать, какую кнопку жать, первую или вторую. И рукой махну. Поняла?
Она кивает.
Справишься?
Она кивает.
Все, надевай наушники, и не снимай! То, что я в студии говорю, тут только в наушниках слышно, через это стекло звук не проходит.
Сима. Я знаю.
Владимир. Все, я пошел... (Хочет идти.)
Сима. Стой!
Владимир. Ты что?
Сима. Это... ну... Сядь...
Он с недоумением смотрит на нее.
Надо это… сказать… — с Богом!..
Он не в силах сдержать улыбку.
Сядь...
Он садится на соседний стул. Они замирают. Пауза.
С Богом!
Владимир. С Богом!
Он встает и выходит. Сима надевает наушники и, прицелившись пальцем в нужную кнопку, смотрит на экран компьютера. Какое-то время она сидит совершенно неподвижно, затем, движением всего тела давит на кнопку. И снова замирает в той же позе. И снова этим же движением нажимает кнопку. Нажав, она отрывает взгляд от экрана и, двумя руками прижав наушники,
смотрит через окно студии на Владимира.
Сима (шепотом). Ну… говори... говори... Он слышит... Говори...
Мы видим, как за звуконепроницаемым окном Владимир начинает говорить.
Сима обеими руками прижимает наушники.
(Шепотом, умоляюще.) Не беги... не беги...
Похоже, ее мольба доходит, Владимир перестает говорить, и какое-то время сидит молча. Затем начинает говорить снова. Теперь он говорит очень медленно, старательно подбирая каждое слово. Сима, не отрываясь, смотрит на него, обеими руками прижав наушники. Затем она поворачивается к нам — и
улыбается. У нее робкая, счастливая улыбка.
Занавес
Все авторские права сохраняются.
Постановка пьесы на сцене возможна только с письменного согласия автора.
ОСИНЕНКО Андрей Владимирович
e-mail: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
тел. 8-915-350-87-34